Дело в том, что самой характерной, самой бросающейся в глаза чертой правления Путина до сих пор было — принципиальное отсутствие реакции на какой-либо вопрос, вызывавший общественное негодование.

Это Медведев мог обещать расследовать аварию на Ленинском проспекте и смерть Магнитского, наказать тех, кто избил Кашина, разобраться в Химкинском лесе — отчего и выглядел суетливым и необязательным.

По вопросам, волнующим нацию — или, по крайней мере, блогеров, — Владимир Владимирович всегда хранил олимпийское молчание. О нет, он мог молвить «алчность» по поводу крушения «Булгарии» или сурово констатировать, что в пожаре в клубе «Хромая лошадь» «отразились все пороки» русской бюрократии, — это в тех случаях, когда заведомо было ясно, что номинальная хозяйка волжского парохода или владелец «Хромой лошади», мелкий пермский бизнесмен Анатолий Зак, не имеют никакого отношения даже к третьей производной от кооператива «Озеро».

Он мог так же продемонстрировать всемогущество и всеблагость — сесть за руль комбайна и в кабину стратегического бомбардировщика, потушить лесные пожары, пролетев над ними на самолете, и подарить девочке из бурятского села Тунгуй платье нежно-кремового цвета с розовыми вставками и белой меховой пелеринкой.

Но на все, что являлось предметом общественного негодования — Ленинский проспект, Химкинский лес, избиение Кашина, Магнитский, — он не реагировал никогда. В политической парадигме, демонстрировавшейся Путиным, сам факт реакции считался слабостью: «Ах, реагируешь? Значит, прогибаешься. Значит, ты слабак».

Такая парадигма создавала тактические преимущества, но неизбежно вела к стратегическому тупику. Тактические преимущества заключались в том, что в мире не так много охотников биться головой о стенку. Любой содержательный человек быстро понимал, что любой публичный скандал контрпродуктивен, и, если хочешь чего-то добиться, действовать надо келейно.

Если у тебя, скажем, пьяный майор задавил жену, то можно было дать взятку или надавить через друзей, если они есть, — и майора посадят, а если взятка большая, то до кучи и распнут. Это будет ваша частная игра по правилам системы. А если майор задавил жену, а муж побежал к правозащитникам — то майору точно дадут «За заслуги перед Отечеством», а мужа еще и посадят: не бунтуй против системы.

Такие сигналы, посылаемые с самого верха, собственно, и рождали то звенящее чувство абсолютной безнадежности и полной обреченности России, которое было буквально разлито в российском общественном воздухе еще несколько месяцев назад. Кричи-не-кричи — ничего не будет. Казалось, что кремлевская трясина с чавканьем засосет любую инициативу, любое начинание, покроет любую мерзость, и если кто-то из друзей Путина под телекамеры BBC начнет, допустим, кушать маленьких девочек, то прокуратура скажет: «Пленка имеет признаки монтажа», а Путин вообще не шелохнется: не барское дело.

Мы никогда не знали, в какие думы он погружен. Педофюреры на Селигере били в бубен, неистовый Мамонтов обличал правозащитников в интимной и противоестественной связи с английской разведкой, но наш Яхве, наш горящий куст молчал: он был как дао, которое неопределяемо, но благодаря которому определяется всё.

К тому же всегда оставалось подозрение: а вдруг ему просто не до смешных нас? Это мы, обыватели, обсуждаем какие-то бытовые проблемы: Магнитский, вице-президент ЛУКОЙЛа, задавивший двух женщин... А небожитель упирается челом в облака; он регулирует мировые кризисы и цену на нефть, налагает вето в Совбезе ООН, предлагает новые планы мирного урегулирования между Израилем и арабами.

И вдруг небожитель открыл рот и сказал: «презервативы», «бандерлоги», Акунин — скрытый грузин, а студентам платят денюжку.

И так обозначилась стратегическая проблема. Потому что если каждый раз, когда свистит, на свистке закручивают гайку, рано или поздно котел взорвется. Если система построена так, что правитель принципиально не реагирует ни на какие требования нации, рано или поздно нация выдвинет такие требования, которые игнорировать будет невозможно.

Заговорив, наш горящий куст совершил сразу три ошибки. Во-первых, он разом обратил весь протест против себя. Обратите внимание, как резко изменился тон прессы: еще в декабре даже оппозиционные СМИ писали «Единая Россия», «система», «Кремль», ну в крайнем случае «кооператив «Озеро». Теперь эвфемизмы отброшены, пишут просто: «Путин».

Во-вторых, он продемонстрировал — в рамках им же исповедуемой парадигмы — слабость.

В-третьих, он показал свой уровень. Владелец страны, которая за время его правления получила 1,6 трлн нефтедолларов и не построила ни одного автобана (зато у правителя оказалось 26 дворцов), объяснил: в дебатах я участвовать не буду, я спас страну от гражданской войны, а кто против меня — презервативы, бандерлоги и скрытые грузины.

Понятное дело, что говорил он совершенно искренне. Он честно решил поделиться с народом наболевшим. Рассказать то, что обычно обсуждается в узкой компании. В тех самых резиденциях в Сочи или на Алтае. За накрытой поляной, после фотосессии с обнаженным торсом... «Да они же бандерлоги!» — «Ха-ха-ха». — «А Маккейн-то, слышь, в яме сидел, он там с ума сошел!» — «Ха-ха-ха».

И, скажем так, уровень понимания компанией стоящих перед системой проблем оказался невелик. Даже до обидного не соответствующим распиленным миллиардам. Как писал в свое время Эрнст Неизвестный, «я знал, что история не девушка, что ее насилуют, но я никогда не знал, что этим занимаются такие невзрачные люди».