Это была не первая моя акция. Данная история началась с проекта закона ФЗ-122, прославившегося как закон о «монетизации льгот» - так обтекаемо назвал его автор, министр Зурабов.

О законе я слышал и ранее, но как-то он не казался мне тогда таким глобальным, каким предстал перед всеми в январе 2005 года... Просто очередная мелкая гадость, одна из многих, что правительство делало и делает ежесекундно на разных уровнях власти. Регулярно кого-то чего-то лишая, отнимая, повышая цены, вводя налоги на ничтожное имущество. Отключая, снося, проверяя и захватывая, предварительно оформив свой грабеж и вымогательство законодательно.

Один мой давний знакомый, найдя проект в интернете, дал посмотреть его.
Не стану писать какое сначала возмущение, а затем недоумение вызвали эти тяжелые страницы. Даже на фоне закона о ввозе ядерных отходов и подлодки «Курск», этот закон казался слишком вопиющим. Хотя я еще не представлял всех последствий, который он принесет, но ощущение крупнейшего обмана самых простых, самых бедных и самых незащищенных граждан слишком резало в глаза. У меня мама носит еще советское звание «Ветеран Труда», инвалид. Мой отец заслуженный изобретатель-рационализатор, пенсионер. Крестный, член Международной ассоциации художников ЮНЕСКО – инвалид I группы. Все эти близкие мне люди теряли очень много от этого закона.

Вот, для небольшого представления только небольшие выдержки из преамбулы этого закона:

«Настоящий Федеральный закон принимается в целях защиты прав и свобод граждан Российской Федерации...»

«В натоящем Федеральном Законе решаются так же задачи обеспечения конституционного принципа равенства прав и свобод человека и гражданина повышения материального состояния граждан...»

«Нормы настоящего Федерального Закона должны реализовываться в соответствии с положениями, закрепленными в данной преамбуле, и не могут использоваться для умаления прав и законных интересов человека и гражданина».

Вот так, не много не мало - «в целях защиты прав и свобод» и «для обеспечения... повышения материального благополучия». Безусловно, Геббельс на том свете, нервно курит в сторонке.

Первая наша Акция Прямого Действия против ФЗ-122 заключалась в вывешивании огромной растяжки напротив парламента, где было написано: «Отмена льгот – преступление против народа!» Растяжка-баннер была огромная - 15 х 6 метров. Это четверть футбольного поля, на котором мы с Наташей Черновой рисовали буквы...

Когда началось первое чтение этого закона, я с шахтинцем Сергеем Манжосом и тоже Сергеем Стреляем из Брянска, вывесили ее напротив ГосДумы с гостиницы «Москва», которую тогда демонтировали и разбирали. Вместе с баннером мы еще разбрасывали листовки, где говорилось о сути закона, с заголовком: «Руки прочь от России, КОЗЛЫ!» обращаясь к «едроссам», коих в парламенте тогда уже было большинство.

В самой Госдуме, кажется, в это е время наши товарищи разбрасывали аналогичные листовки прямо в зале парламента, на головы депутатам. Их потом серьезно избивали ФСОшники, охранявшие Госдуму.

Нас же просто сняли сверху патрульный наряд, и отвез в ОВД «Китай-Город». Позже туда привезли комсомольцев, которые что-то шумели возле памятника Карлу Марксу на «Площади Революции», недалеко от той же ГосДумы. Среди них был доставлен будущий нацбол Николай Авдюшенков, которого впоследствии будут судить по пресловутой 282 статье, но уже за другую нацбольскую акцию.

Мы отчужденно выделялись от этой компании своими рабочими робами, и приехавшие УБОПовцы не заметили нас, приняв за гастрабайтеров без регистрации. Они занялись комсомольцами, а нас, оформив, отвезли быстро в Таганский суд, где нам выписали штраф и отпустили.

Следующая акция, месяц спустя, была уже в Минздраве.

Эту акцию протеста, произошедшую в Минздраве 2 августа 2004 года, мы действительно хорошо спланировали. Хотя, придумать и провести, далеко не совсем одно и то же. Во время проведения акции там было больше импровизации. Ведь любая акция подобного рода рассчитана на общественность, и преподнести ее в лучшем виде, чтобы всем было максимально понятно, это главная задача участников акции.

Как задача импровизированного театра пантомимы довести до публики содержание спектакля, чтобы даже ребенку понятно было всё происходящее на сцене. Так и мы, четко, доступно и понятно тогда показали, почему собрались именно здесь. Чем чреват этот закон для и без того сокращающееся населени РФ.

РАЗВЕДКА

Наш, самый младший, семнадцатилетний подельник Григорий Тишин со своим другом Толиком Глобой-Михайленко проводили разведку внутреннего двора, смотрели, есть ли выход на крышу Министерства с улицы. Я с красавицей Верой М. проводил разведку внутри самого Министерства, расположенного на Неглинной, 25.

Недалеко от Минздрава, где я встречался с Верой, сразу произошел маленький конфуз. Я забыл снять значок, на который она мне смеясь указала. Любимый самодельный значок с лимонкой в центре, и надписью вокруг нее: «Национал-Большевистская партия». Как в советском анекдоте: «но что-то всё-таки выдавало в Штирлице русского разведчика, не то парашют за спиной, не то рация с антенной на плечах...»

Сняв «парашют» у Сандуновских бань, мы перешли через дорогу, подошли к Минздраву и попробовали пройти вовнутрь. Но у нас не получилось, вахтер не пропустил. Тем не менее, мы посмотрели, что представляет из себя вахта и охрана. На вахте, за деревянной стойкой стоял пожилой вахтер, а за перегородкой весело беседовал с ним как потом оказалось старший смены, высокий дядька, под два метра с добродушным лицом и по хохляцки висящими усами. Таких «заблокировать» в принципе ничего не стоило, что мы и сделали 2 августа.

Проводив Веру, я поехал на Новый Арбат к Дому Книги. Там на развалах торговали портретами Путина. Тогда они только входили в моду, но еще не висели в обязательном порядке у всех чиновников в кабинетах. Я купил их два, отдав за каждый портрет по 250 рублей, и без копейки денег повалил в Новогиреево, где собирались наши ребята перед акцией.

Денег ни у кого не было, и мы стали голодные ждать папу Гриши. Приехав после одиннадцати, Анатолий Тишин попросил меня сходить в круглосуточный магазин. Мы пошли вместе с молодой, шестнадцатилетней москвичкой Настей. Загрузившись пельменями и чаем, всю ночь кормили завтрашних арестантов.

АКЦИЯ

Наступил день одновременно второго и третьего слушания в Госдуме РФ проекта зурабовского Федерального закона №122.

Мы, разделившись на три группы, ровно к одиннадцати часам подошли к дверям Министерства. Нас было около тридцати человек.

Невдалеке, как всегда «случайно» прогуливались журналисты и фоторепортеры с огромными мортирами-фотоаппаратами в руках. Приехавшие НТВ и РЕН-ТВ стояли с еще более внушительными видеокамерами. Старый знакомый Олег с ЭХО-ТВ, тихонечко кивнул нам.

Посмотрев, все ли нацболы на месте, я, одетый в форму МЧС, приобретенную так же накануне, с алым беретом, в респираторе на лице вошел в Министерство. Ребята ринулись за мной. Мы подошли к вахте, и я сообщил сидящему за трибуной мужику, что это учения МЧС: «Отрабатываем эвакуацию работников в условиях чрезвычайной ситуации». И пошел через турникет, вахтер видимо что-то хотел сказать мне, но тут все ребята так же быстро посыпались через проходную.

Высокий «хохол», который как и в прошлый раз, когда мы приходили с Верой, оказался рядом, был заблокирован Кириллом Ананьевым. Вахтера, так же обняв крепко руками, держал Женя Королев.

Я уже был тогда на лестнице и подымался на второй этаж. Ребята за мной, дружной толпой прыгали через турникет. Никого мы тогда не напугали и напугать не могли, о чем рассказал в суде этот пожилой вахтер, как потом выяснилось по фамилии Тимошенко. Он и воспринял всё как игру в зарницу, и слегка рассеянно и простодушной улыбался.

После негромкого, но настойчивого стука я аккуратно вошел в 217-й кабинет на втором этаже. Милые и спокойные административные работницы готовились к обеденному перерыву. С порога я им сказал тихо: «Здравствуйте, без паники, извините пожалуйста, но у нас учения МЧС, спуститесь вниз и отметьтесь там на санитарном посту». Одна из женщин, улыбаясь, сказала: «А нам такие штучки тоже дадут?» и показала на наши респираторы. «Конечно, - ответил я, – только попросите».

Респираторы показались им необходимы, ведь в известной книге Ильфа и Петрова тех, у кого не было противогазов, укладывали на носилки и отправляли на лекцию в медчасть. Эта веселая история въелась глубоко в подсознание большинства наших простых сограждан старше двадцати пяти лет. Поэтому наши действия не вызвали каких-либо сомнений в правильности наших поступков. Они всё восприняли с юмором и пониманием.

«Только вот заберите сумочку», - сказал я уже выходящей последней из кабинета этой женщине, – «а то мало ли». Она благодарно кивнула, вторая молча и, так же тепло улыбаясь, сама взяла свою сумочку, и они тихо вышли.

«Ну что, поехали ребята», - сказал я. И Гриша, открыв свою спортивную сумку, извлек из нее строительный пистолет, несколько уголков и гвозди. Зарядив пистолет строительной пластмассовой обоймой с патронами, он стал пристреливать уголки гвоздями к двери в кабинет.

Как потом оказалось, там было два смежных кабинета (№№217 и 218) с одной дверью. Гриша вогнал в дверь с десяток гвоздей, пристрелив ее намертво. Я подошел к окну, достал из своего пакета с портретом несколько листков газеты, и две стопки листовок. Газеты я постелил на стулья и подоконник, чтобы не пачкать их ботинками. Листовки, соответственно, должны были довести до прохожих, что делают нацболы в Минздраве в день десантника.

Взобравшись на подоконник, открыл окно, и тут же разорвал спокойный и ровный под окнами асфальт разлетевшимися листовоками. «Отмена льгот – преступление против народа!», сыпались листовки. Внешняя группа уже стояла у дверей Минздрава и скандировала: «Зурабова в отставку!», «Нет отмене льгот!».

Вокруг стояли уже репортеры и жадно снимали всё вокруг. Было два или три канала и десятка два фотографов. Вокруг бегали еще просто журналисты с диктофонами и блокнотами.

Из случайных очевидцев хорошо помню помощницу депутата Госдумы Комарову М.И, которая шла с другого митинга, проходившего на площади Революции, организованного КПРФ, это примерно метрах в семистах, в сторону Охотного Ряда. Она шла оттуда на день рождения с цветами и, услышав нас, сразу подошла, скандируя и выбрасывая в верх вытянутую руку в кулаке, солидарно с нами и крича: «Нет отмене льгот!»

Ее потом забрали вместе с нами омоновцы и оформили административку. Самое печальное для нее было не то, что она вместо дня рождения провела вечер вместе с нами в отделении, а то, что она наблюдала, как по очереди выдергивают ребят убоповцы и потом возвращают избитыми. Позже я нашел ее данные в своём уголовном деле и пригласил через адвоката в суд, в качестве свидетеля защиты.

Но об этом чуть ниже. А пока, мы продолжали скандировать и, размахивая флагами, разбрасывать листовки.

Спустя около часа, я решил перейти ко второй, более важной части нашей акции. Я позвонил на третий этаж к Глобе-Михайленко, которому я дал второй портрет Путина. Анатолий сказал, что только что выбросил его. Достав из своего пакета портрет, я направился к окну. Встав коленками на подоконник, я не спеша высунулся из окна и держа портрет над головой громко закричал: «Долой престолонаследника!»

Это был второй этаж, и не услышать меня стоящим внизу журналистам было сложно. Так же намеренно медленно я размахнулся и резко швырнул этот портрет с удивленным ликом президента Путина вниз, вдоль стены, чтоб никого случайно не зацепить.

Щелкали фотовспышки, шумели проезжающие машины, но зрители на мгновение затихли. Вдруг обозначилась заметная пауза, портрет короткими рывками, как на замедленной съемке уплыл вниз. Все звуки слились в один всеобщий, городской гул, который вдруг разорвал звон битого портретного стекла. После этой внезапной непроизвольной, короткой, но емкой паузы, снизу опять послышался громкий крик, гиканье и свист. Первым закричал и засвистел Веста, нацбол, который был старшим в группе поддержки внизу. Ребята подхватывали наши лозунги-кричалки и давали интервью телеканалам и журналистам.

Меня неоднократно спрашивали, что я испытывал в этот момент, что ощущал и чувствовал. Но, как это ни странно, ничего особенного я не испытывал. Как во время драки - механично машешь руками, пытаясь попасть точнее и сильнее противнику в нос или в живот, но не до ненависти и неприязни. Может, когда я доставал из пакета портрет, было небольшое чувство брезгливости, или даже какой-то неприязни. Желание скорее избавиться от него. К портрету отвращение у меня стало появляться за пару лет до происходящего, когда Путиным стали торговать разные магазины и рыночные торговки. Газетные полосы как-то меньше раздражали и вообще занимали мое внимание. Сам-то я вырос в СССР, и регулярно из-за дефицита туалетной бумаги встречал портреты разных отцов народа, начиная с Брежнева, в корзинке над унитазом. А вот эти холеные, цветные и большие портреты меня раздражали, всегда, тем более после такого долго затишья девяностых,когда мода на портреты на некоторое время кончилась и обязательными атрибутами подхалимажа они не были.

Еще помню, что волновался немного, как бы случайно портрет не спланировал на кого-нибудь внизу. И поэтому намеренно кинул его фактически вплотную, вдоль стены здания Минздрава.

К этому времени у министерства уже стоял наряд ППС милиции. Затем приехал еще наряд на «газели», за ним приехал автобус с ОМОНом с митинга КПРФ. Там им все равно делать было нечего. Здоровые, сытые, крепкие с засученными по локоть рукавами вывалились они, покручивая и играя дубинками в ожидании приказов.

С ними почти одновременно приехал в пилотке генерал милиции Козлов, который, подождав немного, отдал приказ сначала растолкать по машинам скандировавших ребят и женщин внизу, затем штурмовать нас. Солдаты с дубинками, слегка пригнувшись, побежали друг за другом гуськом в здание.

ЗАДЕРЖАНИЕ

Нашу дверь ОМОНовцы не смогли форсировать. Она просто не поддавалась. Ждать спасателей со спецснаряжением они, разумеется, не стали и поступили по-военному хитро. Оказывается, соседний кабинет №219 был раньше такой же смежный, как наши два кабинета, и оттуда к нам вела отдельная дверь, впоследствии забитая фанерой и заштукатуренная. С этого слабого места они и начали нас штурмовать, используя в качестве стенобитного орудия стремянку. Сделав в стене дыру, похожую на бойницу, примерно 40х50 см, они по очереди стали залезать внутрь и, побив каждого «для порядку» дубинками, стали вытаскивать нас из кабинета.

В комнате, куда нас втащили, проводился личный обыск каждого. Тут же нас опрашивали, переписывая и проверяя данные, согласуя с изъятыми документами при обыске из карманов. Помню, как рядом стояла и улыбалась Лира, говоря, что у меня на спине порвали в клочья майку.

С другой стороны, повернув голову, я увидел омоновца, который, влача кого-то, поцарапал себе о фанеру руку, и у него даже не капала, а только проступила кровь. Но царапина была длинная, почти через все предплечье, какие бывали у нас после соседского яблоневого сада. Он смеялся и своему командиру наигранно говорил, что ерунда, заживет. Говорил он с таким видом, что можно было подумать, будто лежит он под минометным обстрелом, рядом лежат его кишки, и вот он такой герой, не смотря на дикую боль спокойно говорит: «Да, ерунда, до свадьбы...» Да видно и ребенку, что ерунда, и не к командиру с этой царапиной надо было идти, а, рассучив рукав, встать в сторонку, чтобы кто не заметил ненароком, как в таком бою умудрился получить «ранение»...

Обыскав, они стали вытаскивать нас на улицу. Там, погрузив всех в автобус, с гоготом, постукивая по нашим спинам дубинками, повезли в Таганское ОВД. В ОВД, продержав еще минут десять всех в позе досмотра, как в фильмах про Чили во время военного переворота в сентябре 1973 года, периодически нанося удары по спине и ногам, нас повели оформлять протоколы.

Меня встретил молодой дознаватель, который, сдерживаясь, начал допрос. Но пока ритуально доставал бумагу и раскладывал все на столе, как бы между прочим задавал мне вопросы, что мы там устроили. Я объяснил, что зурабовский закон, что ветераны и инвалиды, что льготы...

И тут он внезапно заорал:
- А в чем виноват простой сержант, которому прострелили вы руку из строительного пистолета? А у него семья, мать, дети!

- Вы сумасшедший, - ответил я, - если верите в эту чушь или никогда не видели в глаза строительного пистолета и понятия не имеете как он действует.

Дальше я не стал ничего объяснять, а он понял, что меня развести на такой глупости нельзя. И продолжил допрос уже сдержанным голосом.

Вообще тут необходимо маленькое пояснение: это заведомая ложь, которую распространяют и раздувают до неузнаваемости умышленно, чтоб на допросе дознаватель или следователь могли надавить как в известном фильме «В августе 1944-го». Там сразу после задержания диверсантов производят форсированный допрос. Герой, которого играл актер Галкин, кричит на уцелевшего диверсанта: «Они убили Серегу! Падлы, они убили Серегу, я его сейчас порешу!». Испуганный пленный, под угрозой что его сейчас «порешат», в состоянии аффекта сразу выдает коды и шифры русским контрразведчикам.

После оформления всех отправили к дежурному. «Обезьянника» там не было, было лишь на этом месте несколько спаренных жестких кресел за деревянной перегородкой, примерно метр, или метр двадцать высотой. Напротив сидел офицер, видимо помощник дежурного, ведший журнал регистрации задержаний. Но нам места всем не хватало, и мы сидели вне этой перегородки, сбоку от офицера с журналом. Выход из помещения закрывала железная дверь, которая открывалась дежурным по ОВД, что сидел за стеклом.

Там, в отделении милиции нас продержали сутки. Ломали ребят. Именно тогда сломали двух ребят, кто участвовал в акции. Один сознался мне сразу, подойдя прямо в отделении. «Макс, – тихо сказал он мне, – я тебя сдал, сказал что всем командовал ты».

Другой косвенно и намеками дал понять спустя три месяца, но окончательно сознался уже только после моего освобождения. И за это спасибо им обоим - страшное дело, если веришь людям, которых искренне считаешь друзьями, а они, улыбаясь в глаза, творят страшные вещи против вас. Мне потом пришлось еще неоднократно столкнуться с подобными явлениями, но все это люди были чужие. А эти ребята почти родные мне люди, сколько акций совместных за спиной. Я могу простить многое, и слабость, и даже, пожалуй, предательство, в общем, наверное нет такого греха, который не смогу простить, кроме лжи. Сатана живет именно ложью, поэтому его называют не иначе как лукавый.

Напомню, пытали всех серьезно и отчетливо, пакеты на голову, непрерывные удары в пах... Много всего там было с ребятами.

Особенно поразил меня Сережа Ежов, которого до этого, наверное, толком не били вообще никогда в жизни. Учащийся на историческом факультете Рязанского Университета, выглядел он по-детски наивно. При этом еще и был очень домашним ребенком из приличной семьи. Я как-то с недоверием отнесся к нему перед акцией, но впоследствии понял, что ошибался. Из кабинета убоповцев он вышел просто никакой. Оглушенный и не понимающий, что происходит. Еле отвечал на вопросы, половину из которых просто не слышал. Но не сломался.

Питерцы выстояли, как всегда, молодцами. Чемодан, матерый, уличный боец, и худенький, невысокий Олег Беспалов. Взгляды обоих просто исключали любую мысль об измене. Крепкие как фомки.

Когда уже стемнело, убоповцы вошли к нам в камеру, где все мы находились. Незадолго до этого парень с Рязани, Янов сказал: «Давайте все сцепимся и больше никого не отдадим. Они ведь сейчас всех нас по очереди перебьют. Больше никого не отдадим...»

Убоповцы потребовали меня. Ребята дружно меня сразу вытеснили в самый тыл камеры. Сцепились в локтях. Убоповцы сказали, что сейчас пустят в камеру газ, на что в ответ грянул хором мой любимый «Варяг». Я был потрясен, готовый выйти из камеры, чтобы не навредить другим. Но меня не выпустили ребята и в ответ запели мою любимую песню, которую я не редко пел на акциях.

Вышел дежурный по отделению офицер и сказал этим ментам «в штатском»: «Всё, выходите, ребята, отсюда». Опер Чечен начал что-то ему тихо, но резко выговаривать. «Всё, задолбали. Вон отсюда!», – вскипел дежурный. Убоповцы отступили, двери камеры захлопнули. Нас до утра оставили в покое.

НА СЛЕДУЮЩИЙ ДЕНЬ

На следующий день, 3-го августа, часть из нас повезли в Таганский суд, где благополучно и осудили. Административный приговор был одна тысяча рублей штрафа. Это за мирную акцию, где не было сказано никому и грубого слова. Хотя материальный вред – заблокированные две входных двери, стоимостью по три тысячи каждая (результат экспертизы), как-то оправдывал такое решение. Мы не возражали, в общем и не собирались его оспаривать. Сергей Ежов, кстати, в последствии даже успел оплатить штраф.

Тишина Гришу и Кленова Кирилла оставили дальше ломать в отделении. А нас, осудив, выпустили в зале суда.Мы поехали к Тишину домой в Новогиреево. Поужинали и легли спать.

АРЕСТ

Утром позвонил телефон, и я взял трубку. Попросили Толика, представились от сына Григория, мол это прокурор Петров, что отцу надо придти к нему, так как сын арестован. Я ответил, что его нет и когда будет неизвестно. Голос спросил, когда он будет, чтоб передать повестку. И главное, что сын то его ждет, и пусть возьмет теплые вещи. Хорошо, говорю, позвоните через пару часов. Через некоторое время позвонил Анатолий, отец Григория. Я пересказал ему весь разговор. Анатолий сорвался на меня. Выругавшись, он приказал, подробно расспросить у прокурора, что, где и куда нужно придти, и где находится его сын. Ругаться он умел, я аж вспотел, слушая его, и понимая, как ему не легко сейчас.

Я так переволновался, что после того, как я положил трубку, меня быстро сморил сон. Не знаю, сколько я проспал, час или около того, но уже в третий раз зачирикал телефон. Я поднял трубку, и тот же спокойный голос меня спросил: « Это опять вас беспокоит следователь Петров из прокуратуры, вы передали Анатолию Сергеевичу мою просьбу?» Опасаясь, как бы еще чего не натворить, я сразу сказал, что Анатолий просил подробно узнать: что, как, куда и к кому подойти.

А далее было как в сказке волк и семеро козлят. Он просто сказал: «а я тут у вас, возле дверей стою, заберите повестку, и там все подробно написано». Разумеется, без опыта и спросонок, мне, будучи осужденным, и уже после суда, которых по подобным делам у меня было масса, и в голову не могло придти, что тут может быть какой-то подвох. И я поверил.

Посмотрел в глазок, там метрах в четырех, возле лестничной площадки, выйдя из темноты на светлую часть стоял мужчина. Лица в глазок не рассмотришь, но видно было что он стоит один. Дверь открывалась туговато, но когда я открыл, из-за двери ввалил УБОП...

Далее как поется в песне: «Были и крики, и наручники, и порванный рот. Да и голове предстояло еще долго и много катиться туда, где Родина...»

Меня брюхатый подполковник положил лицом в пол, заломав руки. Лежа на щеке, я боковым зрением видел и чувствовал, как толстый рыцарь плаща и кинжала, борец с организованной преступностью вытащил из моего заднего карман паспорт с тремя сотенными бумажками. Купюры он аккуратно засунул себе в карман и, взяв меня за руки, что-то начал бормотать.

Через минуту подошел ко мне другой офицер, посмотрел на меня и встал мне на лицо обеими ногами. У меня в голове, помню пронеслось - как в «Саше» Некрасова:
Так, победив после долгого боя,
Враг уже мертвого топчет героя...

Я всё-таки смог прошептать: «Какое мужество... Сколько героизма в вашем поступке...»
После моих слов полковник сильнее заломил мне руки, отчего там, в суставах, что-то затрещало. А второй, не то представлявшийся Стрельцовым, не то Дубровским (фамилия скорее всего не настоящая), сошел с лица. И неожиданно, не ударив и не пнув меня даже, куда–то пошел по квартире.

Помню, как надо мной потом смеялись сокамерники. Мол, я забыл самое главное, в какой стране я живу. Откроешь дверь соседу, а получишь путевку пилить лес в Сибири, или строить БАМ до следующей жизни. «Вообще же тебе повезло, раньше «ни за что» редко меньше восьми давали, а ты вон на пятерик съехал. «Счастливчик»...», - веселым и беззубым ртом хрипел старый зэк, похожий на ежа, а с ним гоготали глотки зэков помоложе. Мне тоже было смешно и весело от их добродушного, пусть мало культурного, громкого, но простодушного смеха...

Минут через десять приехал вызванный убоповцами наряд милиции. Питерцев и Ежова передали им. Меня в наручниках четыре убоповца почетно подвели и посадили в свой огромный черный мерседес. В наручниках я болтался на поворотах то в одну сторону, то в другую. Не то что я худой был - салон внутри огромный, хоть в футбол играй.

Опера сели на заднем сидении по бокам, один из них, с переднего пассажирского места стал говорить: «Ну, что, Громов? Вот, Мишка позвонил Володе. Сказал, что нацболы совсем охуели. Разобраться надо.... Ну, он к нам, конечно. К кому еще? Так что всё теперь, считай приехал. Довыёбывался, Громов, а предупреждали ведь...»

Большое лобовое, единственное почти не тонированное стекло в автомобиле, открывало мне огромное небо. И я ехал и смотрел на него. И думал, что вот как моментально отчистилось будущее от былых проблем. От долгов и работ, от бытовой спокойной жизни, от разговоров с матерью и вопросов начальника. Как вдруг легко и просто сразу стало...

А где-то там, меня ждала еще ничего не подозревавшая Машка, отправившая до сентября родителей на дачу, чтобы прожить этот месяц дома со мной... И ничего теперь больше нет и не существует, будто и не существовало никогда. Нет прошлого и нет будущего, а меня теперь как новорожденного, только упакованного в наручники вместо пеленок, будут носить и передавать из рук в руки, сажать из машины в машину, кормить, поить и обувать. Вот только любить не будут меня мои новые приемные родители. А только бить, унижать и попрекать содержанием с дикой ненавистью в глазах, которую в обычной жизни встретишь не у каждого мента, очень редко.

Привезли всех оформлять в какое-то неизвестное мне отделение. Продержав там немного, нас в наручниках повели по кабинетам оформлять задержание.

Затем была прокуратура. Там меня быстро опросил молодой дознаватель, который предоставил мне адвокатшу. Молодая девушка была, по всей видимости, их человек. Она, поговорив со мной пару минут наедине и поприсутствовав на допросе, взяла с собой протокол допроса, вчерашнее решение суда с административным приговором и спросила, что сказать или передать, и кому. Я, дав ей телефоны, попросил передать всё ребятам. Больше этого приговора, как и протокола, я не видел, как и саму адвокатшу. В последствии ребята пытались ее разыскать, дабы забрать бумаги. Но ее как водиться и след простыл.

Затем пришел подполковник прокуратуры Алимов. Он оценивающе глянул на меня, и подал бумагу молодому дознавателю, вошедшему тотчас после ухода адвокатши, забравшей документы.

И тут пришел в кабинет зашел ФСБшник по прозвищу «Чечен». Человек ненавидящий нацболов, по всей видимости поставивший нашу ликвидацию смыслом своей жизни. Скорее всего, он здесь, в России, никого не видел более серьезными врагами для своих хозяев, чем мы. Спустя примерно полчаса, после описываемых событий, он хвастался мне в коридоре, что в Чечне у него восемь кровников, которые его ищут, после ряда зачисток.

Алимов сначала не понял, кто он такой, видимо принял его за какого-то моего доброжелателя, который пришел меня выручать, и стал его выгонять из кабинета, пресекая попытки Чечена показать удостоверение. Но в конце концов, тот что-то шепнул ему на ухо, и Алимов выпустил меня в коридор посидеть и поговорить с ним.

Он рассказывал мне зачем-то о разных ситуациях в Чечне, как арестовывал чеченцев с мвдшными удостоверениями. Как изымал у них оружие вместе с этими удостоверениями. Говорят, его очень злило, что нацболы прозвали его Чеченом. В последствии ребята как-то узнали его имя и фамилию - его звали Андрей Асланов.

Чечена явно очень возбуждала война с нами. Он изучал нас, читал номера «Лимонки» и книги Лимонова. Видимо посмотрев популярные тогда фильмы про террористов начала ХХ века, он себя чувствовал спасителем России, или более того – спасителем Российской Империи. Но он явно не просто вцепился после команды «фас», он не был заурядным исполнителем приказа.

Мы неожиданно разговорились с ним, и он начал мне вдруг рассказывать, опровергая строки из недавно вышедшей книги Лимонова «По тюрьмам», вот этот отрывок:

«...что угроза взрыва здания — блеф, придуманный властью, дабы оправдать умерщвление, сознательно сорванные переговоры и решение штурмовать, дабы продемонстрировать силу власти, — это пресловутые мощные бомбы в центре зала и у колонн. Дело в том, что мощные бомбы (заботливо оголенные, чтобы их хорошо было видать, а к ним ведут провода, и уходят эти провода куда-то в потолок зала) видны на видеокассете ФСБ. А съемки были сделаны после того, как из зала вынесли всех заложников — живых и мертвых и привели его в тот вид, который подходил ФСБ. Ни один независимый наблюдатель или журналист не видел зал до того, как его прибрали чекисты. На кассете — инсценировка! Позднее НТВ демонстрировал видеокассету, снятую одним из заложников, и также фотографии, снятые другим заложником (украинцем) до штурма. В тайне от террористов. На этих видеодокументах мы видим, что на месте самой большой бомбы фугаса-бомбы нет. Есть сумка вдвое меньше бомбы, и никакие провода никуда не ведут, тем более к потолку.»

Андрей «Чечен» утверждал, что была на записях взрывчатка с самого начала. Я потом только понял почему он завел разговор. В квартире где меня брали, в комнате, где я спал, лежала эта книжка. Я на кануне вечером читал ее. Наверное, ему сказали об этом убоповцы, которые меня брали. Не думаю, что он случайно заговорил на эту тему, конторские случайно ничего и никогда не делают.

После этого меня опять пригласил Алимов, мы немного поговорили с ним, он мне задал дежурный свой вопрос - кто нас финансирует. Он спрашивал это многократно, всегда когда появлялся, и постоянно недоверчиво мотал головой, говоря, что не может быть, чтобы мне никто не платил. И удивлялся, что я Лимонова покрываю, все равно уже сижу, и буду сидеть много лет. Но я говорил правду, что делаю что-то только отталкиваясь от своего мировоззрения, и поступаю так потому что не могу иначе поступать.

Потом повезли сразу на суд по мере пресечения. Меня посадили офицер и сержант в белую рабочую семерку с полоской и мигалками на крыше. Они привычно стали расспрашивать – за что и почему. После краткого рассказа, ожидаемо удивились. Мы скоротали дорогу, размышляя о последствиях этого закона, и подъехали к суду. Там было все очень быстро, коротко и лаконично. Что-то сказал прокурор, что-то адвокат. Судья меня спросила, считаю ли я себя виновным? Я, разумеется, ответил, что нет. Она кивнула и вышла. Через несколько минут, женщина в мантии вернулась сообщить мне, что я считаюсь социально опасным, и что у нее нет уверенности в моей добровольной явке в суд, по сему избрать меру пресечения... под стражей.

«Вам понятен приговор, подозреваемый?» Я кивнул, хотя, что изменило бы в моем положении, если бы мне не был понятен приговор, и вообще не было понятно то действо, которое происходило здесь, и заняло по времени едва ли более пятнадцати минут. Сначала мне показалось меньше, но в машине конвойные улыбнулись и сказали, на административках дольше крестят, а тут за четверть часа управились.

При выходе из суда, меня встретил Фомич и ввернул пакет с колбасой, батоном и минералкой. Спасибо Сереге, это был уже вечер, а я со вчерашнего не пил и не ел. В принципе, жара стояла сильная конечно, под тридцать точно было, и есть особо не хотелось. А вот пить... Без питься было тяжеловато сидеть.

Один из ментов открыл мне дверь их жигуленка, и я залез в машину. Я наивно улыбнулся мысли, что как шефу открывают мне дверь. Менты вежливо сказали: «Садись, политический, поехали дальше.» Я сел, понимая, что моя ухмылка была сквозь слезы, я уже не сомневался, что теперь двери передо мной будут открывать и закрывать в течении нескольких ближайших лет. Так оно и было. За отсиженные годы я так отвык закрывать за собой двери, что потом, заходя даже в туалет, забывал прикрыть за собой.

ПЕТРОВКА 38

Из суда нас отвезли на Петровку 38. После тщательного обыска сразу в душ, где дали кусок хозяйственного мыла. Затем за матрасом и в камеру.

Там я оказался в одной камере с местным коренным жителем Петровки 38, по прозвищу Князь. Князь был почти слеп и передвигался фактически на ощупь. Он мне не очень понравился, когда я еще только зашел.

Я сразу упал спать и просто провалился в сон. Я точно знал, что на централе плохо со сном и надо отоспаться за день или два, которые у меня есть здесь. И я быстро уснул.
На следующий день Князь начал меня расспрашивать, кто и что я.

Расспросив меня для виду, кто я, он сразу мне сказал, что сидел с моим другом Алексеем Тонких, когда его привезли за Касьянова, в которого попала яйцом Наташа Чернова в день выборов. Лешу взяли рядом с ней. И против них двоих выдвинули тогда обвинение. Но его выпустили через пару дней, Наташу освободили через три с половиной недели, 30 декабря 2003 года.

Спустя четыре месяца, после описываемых событий, в декабре четвертого, Леша с Наташей примут участие в захвате Администрации Президента в Большом Черкасском переулке и отправятся на три года в лагеря. Лешу Тонких так же будут постоянно гнобить в ШИЗО и Оренбуржском ЕПКТ. Наташа сядет тоже, и проведет после года СИЗО №6 в Печатниках еще два года в Можайской женской колонии.

Князь сказал мне, что Алексей подтвердил, якобы то, что Лимонов пидр. Я ответил ему, что Леша не мог такого сказать, и это абсурдная ложь. Это была оперская фишка, с которой я неоднократно в последствии сталкивался. Князь после моего ответа перестал со мной особо разговаривать, ограничиваясь общими фразами. Да и не особо-то хотелось. Я знал, что нужно отсыпаться здесь в ИВС, в тюрьме со спальными местами страшная проблема. Меня никто не допрашивал, и я так и проспал оба дня.

Князь же так и промолчал эти дни, хотя он был профессиональный стукач. Такие отбывают заключение в подобных ИВС и СИЗО. Он, конечно, не был таким монстром, подобно Лехе–Суке, описанным Лимоновым в книге о Лефортовской тюрьме, но тоже делал свою работу, прощупывая первоходов. Я не уверен, но, наверное, там тоже стояли скрытые видеокамеры с микрофонами, по которым следователи, изучая подследственных, делали выводы, анализируя их поведение и выискивая слабые места.

На вторые сутки к нам подсадили моего тезку. С которым мы немного пообщались. Он тоже готовился к СИЗО, но был уверен что его подставили, и он скоро окажется на воле. По какому делу он шел, я постеснялся его спрашивать, да и не нужно было.

Через двое суток нас этапировали на централ.